Похождения нелегала - Страница 41

К оглавлению

То есть, вообще с пустым целлулоидным черепом.

Карточки здесь есть у всех, от детей до бомжей.

Кроме, конечно, покойников: у тех после смерти всё к чертям отбирают. Пользуясь их покладистым нравом.

А я жил и действовал, как живой человек. Но без пластиковой карточки.

Не физическое лицо, а выходец с того света.

82

Но карточка — полбеды. Более всего допекала проклятая паспортная проблема.

Сами паспорта у меня были, оба-два: внутренний и загран. Правда, на разные фамилии, так что я на всякий случай держал их в разных карманах.

Предосторожность совершенно излишняя: все равно я эти документы не мог никому предъявить.

И не потому, что они липовые: это как раз в Германии не должно было никого касаться.

Может, у нас на Руси теперь только такие и выдают.

Но загранпаспорт мой был чист и гладок, как свежезаказанная могильная плита.

В нем совершенно нечего было почитать на досуге: ни тебе въездной визы, ни разрешения на пребывание, ни даже штемпелечка о пересечении германской границы.

Временами я даже жалел, что сбежал из «Рататуя» слишком поспешно, не дождавшись хоть какой-нибудь визовой поддержки от Каролины.

Хотя вряд ли они с Кирюхой стали бы выправлять мне визу: я нужнее им был нелегалом.

Должен признать: элемент противоправности заключен в самом моем даре.

Рассудите: сотни законов изданы в расчете на то, что человек — не иголка, завалиться в щель между паркетинами не может, он имеет определенный физический рост и обязан этого роста придерживаться.

Рано или поздно международное сообщество подведет под феномен Огибахина правовую основу:

«Взрослый гражданин обязан ставить органы охраны правопорядка в известность о любом предполагаемом изменении роста — точно так же, как об изменении имени и фамилии».

83

Я смертельно боялся немецких полицейских и, завидев издали их зеленые куртки и зеленые машины (особенно фургоны, по слухам начиненные компьютерным оборудованием), испытывал мучительные позывы к непроизвольной дисминуизации. Только здесь не было Ниночки, которая могла бы меня от этого комплекса излечить.

Хотя человека законопослушнее меня в Германии, наверное, не было. Если не считать моих магазинных краж.

Улицы я переходил исключительно на зеленый свет и только после того, как с места трогались другие пешеходы.

Иногда даже еще позже, чтобы подчеркнуть свою исключительную лояльность. Особенно если рядом стоял полицай.

Запугала меня жуткая сцена, свидетелем которой я стал поздно вечером на автобусной остановке.

Улица была пустынна, ни машин, ни людей: только я с тремя старушками под навесом стеклянного павильона.

Вдруг откуда ни возьмись — сразу две машины на бешеных скоростях: красный «гольф», а за ним полицейский «опель».

Полицейская машина, поддав газку, обошла «гольфик» и перегородила ему путь.

Тот ударил по тормозам.

Визг, колеса дымятся, одним словом — коррида.

Двое полицаев, выхватив на ходу пистолеты, выскочили из «опеля», выволокли из кабины «гольфа» вялого, сразу потерявшего интерес к жизни водителя, швырнули его лицом на капот, заломили ему за спину руки, защелкнули наручники и увезли неизвестно куда.

Всё это заняло чуть больше минуты. Главное, в полном молчании, без привычных россиянину криков: «Ах, ты сукин сын растакой-рассякой!.».

«Гольф» с распахнутой дверцей остался посреди мостовой, страшный, как расчлененный труп.

Гляди-гляди, сказал я себе, сотрясаясь от ударов сердца, вот так поступят и с тобой.

А старушки спокойно обсуждали случившееся. Ну, естественно: они ж у себя дома. Это ради них стараются полицаи.

— Этот парень проехал на красный свет вон там, — сказала одна старушонка — с черным плюшевым бантом на затылке. — И не остановился. Я видела.

Другая, тоже с бантом, только голубым, поддакнула:

— Слишком много развелось иностранцев. Немец так не сделал бы никогда.

А третья ничего не сказала. Возможно, она была глухая и с теми двумя не водилась: у нее и банта на затылке не было.

Если бы почтенные дамы знали, что рядом с ними стоит не просто иностранец, но закоренелый хронический нелегал!

И что вы думаете? В автобусе, когда я смиренно присел у окна, глухая подошла ко мне и, тряся седой головенкой, громко сказала:

— Покажите, пожалуйста, ваш аусвайс.

Потолок автобуса разверзся над моей головой.

Я вскочил весь пестрый, захлопал крыльями, что-то сипло прокукарекал, а старушка, не слушая (или не слыша) с царственным видом опустилась на мое сиденье и отвернулась к окну.

Позже немецкая подруга моя разъяснила, что я должен был предъявить пенсионное удостоверение: видно, занял место, предназначенное для пожилых.

Старушка не просто качала права: она действительно хотела присесть. Ножки устали.

84

Вот так в течение полугода я осваивал Германию и заодно немецкий язык.

Не скажу, что было просто. Всякая чужая страна — это целый мир со своими причудами, впросак попадаешь на каждом шагу. Но я как раз не имел права попадать впросак и привлекать внимание общественности и властей.

Как-то занесло меня в Гельзенкирхен. Городок вполне приличный: та же пешеходная зона, те же супермаркеты, что и везде, те же пиццерии, китайские и греческие рестораны, в магазинах тот же набор продуктов.

Погулял, ближе к вечеру зашел в пивную освежиться перед дальней дорогой.

Заказал свой любимый кёльш: это светлое пиво я впервые попробовал в уличном кафе у подножья Кёльнского собора и словил высокий кайф. Подают его в узких тонкостенных стаканах, что, по-моему, придает кёльшу особый вкус.