Похождения нелегала - Страница 16

Из-за его спины выглядывала супруга с головой в железных бигудях.

Видимо, отсутствие дочери обескуражило полковника.

Наконец его налитые кровью глаза уставились на меня.

— Кто ты такой, сукин сын? Как ты здесь оказался? Где моя дочь Нина?

Я объяснил ему, что я сослуживец его дочери, что она меня пустила переночевать, потому что брат выгнал меня из дому, а сама уехала ночевать к подруге, и было это в середине ночи, она никого не велела будить.

Дикий полковник слушал меня набычась, скрежеща зубами и вращая глазами.

Мне всегда казались преувеличением эти беллетристические изыски, но он именно скрипел зубами, словно это были каменные жернова, и глаза его вращались точно с таким же скрежетом.

— Где Нинка, я тебя спрашиваю?

— Уехала к Ляле.

— К какой такой Ляле?

— Не знаю.

— Как это уехала? Зачем уехала?

— Жор очка, ты что такое говоришь? — высунулась из-за его спины полковница. — Не могла же она остаться, если молодой человек попросился переночевать.

— За каким чертом он попросился? — взревел полковник.

— Потому что сослуживец.

— Сослуживцы ночуют дома! — прорычал полковник — но уже без прежней ярости, поскольку ему заметно полегчало.

Знаете, любая чушь вызывает доверие, если она снимает подозрения с обожаемого человека.

Тут Ниночка тихонько чихнула: в кармане, где она сидела, было полно всякого сора. К счастью, полковник не расслышал. Как и все громогласные люди, он был тугоух.

— Попрошу документы, — уже почти нормальным голосом скомандовал он.

Внимательно изучил мой преподавательский пропуск, сравнил мое лицо с фотографией и положил пропуск в карман пижамы.

— Это пока останется у меня.

Затем полковник тщательно обследовал комнату: заглянул, естественно, в шкаф, под стол, под тахту, выглянул в приоткрытое окно, как будто Ниночка могла висеть на водосточной трубе на высоте четвертого этажа, хотя этот трюк по всем традициям исполняют герои-любовники.

— Попрошу покинуть комнату моей дочери и перейти в соседнее помещение, — сурово сказал он наконец.

25

В родительской спальне, которая одновременно была и кабинетом, полковник опустился на стул и жестом предложил мне сесть.

— Сколько вам лет? — начал он свой допрос.

Я ответил.

— Вы понимаете, что всё случившееся неприлично?

Ну, разумеется, я заверил, что не нахожу здесь ничего неприличного, что всё выглядит совершенно естественно, как это принято среди порядочных людей.

В общем, я молол несусветную чушь.

Нервы мои были на пределе.

Я ни на секунду не забывал, что моя любимая сидит в шершавом кармане плаща, среди ключей, автобусных билетов и разных крошек.

Притом на ней всего лишь одна комбинашка…

Мы с полковником проговорили почти до утра: благо впереди были суббота и воскресенье.

Я наплел великое множество ерунды о брате, которого у меня никогда не имелось, об автокатастрофе, сделавшей нас круглыми сиротами, о молодой жене брата, о наших с нею спорах насчет квартиры и садового участка.

Полковница здорово мне помогла, запутав выяснение некоторых щекотливых вопросов (ну, например, во что оделась Ниночка, уезжая к подруге: ведь вся ее верхняя одежда была на месте).

Разговор зашел о перспективах Ниночки на работе, мы переместились в кухню, попили чаю.

Короче, распрощались почти друзьями. Пропуск мне был милостиво возвращен. Но приглашения забегать на огонек полковник мне всё же не сделал.

26

Я вышел на улицу, было еще темно, стояла противная позднеосенняя погода, снежная каша под ногами, редкие прохожие хмуро месили ее, спеша по каким-то загадочным субботним делам.

Я завернул за угол галантерейного киоска, осторожно опустил руку в карман, потом в другой — и сердце у меня похолодело: Ниночки там не было.

Зато в левом кармане я обнаружил зияющую дыру — по-видимому, протертую ключами.

Мне известно было об этой дыре, но, поскольку ключи в нее не проваливались, я смирился с нею, притерпелся — и в конце концов о ней позабыл.

Я ж холостяк, а у матушки моей для иголки с ниткой было уже слишком слабое зрение.

Не стану описывать, как я искал свою любимую в холодной грязной жиже, под ногами прохожих, как сотню раз почти на четвереньках проделал путь от киоска до подъезда ее дома: всё было напрасно.

Я потерял ее — в буквальном смысле слова.

Потерял навсегда.

27

Два дня я провел как в тумане.

Не помню, что делал.

Скорее всего, и не делал ничего: лежал на диване, смотрел в потолок, не пил, не ел, не спал.

То есть, иногда погружался в забытье, но тут же со стоном просыпался. Мне снилось одно и то же: нежная моя, чистая, красавица моя бредет по плечи в жидкой снежной каше под бухающими ногами равнодушных прохожих.

Оставалось лишь надеяться, что она убилась при падении из моего кармана (с высоты многоэтажного дома) либо погибла от переохлаждения до того, как ее втоптали в грязный снег…

Мама, видя меня в столь черной тоске, не допекала расспросами: что я мог бы ей рассказать?

28

Если вы думаете, что в понедельник я не пошел на работу, вы глубоко ошибаетесь.

Меня потащила за воротник идиотская надежда, что свершится какое-то чудо и что Ниночка воскреснет, придет.

Но она не воскресла и не пришла.

Ее место за компьютером пустовало.

На кафедре ломали голову, почему это нет лаборантки.

Как водится, она сразу всем оказалась нужна: кому-то обещала напечатать список группы, лист посещений, очередную контрольную… да мало ли что.