Похождения нелегала - Страница 17

— Такая аккуратная всегда, — стенали мои коллеги. — Наверное, приболела. Анатолий Борисович, вы случайно не знаете? Что-то вы и сами вроде как будто больной.

А в большой перерыв меня взяли.

То есть, сперва позвонили в деканат и с милицейской прямотой, без всяких там презумпций врубили:

— Работает у вас такой Огибахин? Он вашу лаборантку убил. Задержите его любым способом. Сейчас приедем.

Новость разлетелась по факультету молниеносно.

Секретарь деканата Галина Ивановна самолично бегала по этажам, стучалась в аудитории и объявляла:

— Огибахин Нинку убил! Сейчас за ним приедут!

Я это слышал, стоя у доски с мелом в руках.

Галина Ивановна миновала лишь мою аудиторию: во-первых, чтоб не спугнуть, а во-вторых — чего ему объявлять, убийце черному, он и сам всё знает.

Я шел с урока, и все шарахались от меня, вжимались в стенки, глазели издалека:

— Смотрите, бледный как смерть.

— Да от него давно смертью веет.

— А мне еще в пятницу показалось: здесь что-то не так.

В преподавательской я сидел один, все остальные толпились в коридоре, совещались, что делать, если я вырвусь на свободу. И удивлялись, что не пытаюсь сбежать.

Потом кто-то прокричал:

— Приехали! Наконец-то.

И меня повели сквозь толпу студентов и коллег.

Глава четвертая. Камергер

29

Следователь долго смотрел на меня с брезгливой миной, как на мерзкое насекомое, а потом сказал:

— Ну, выродок, истребил девчонку? Помоги следствию, расскажи хоть, куда тело девал.

Что я мог ему на это ответить?

Только теперь до меня дошло: меня обвиняют в сексуальном маньячестве и считают это почти доказанным.

Положение мое было ужасно.

Я не имел права даже на классическую фразу: буду отвечать на вопросы только в присутствии своего адвоката.

Что я мог поведать своему адвокату?

Рассказать ему всю правду означало очутиться в психушке: кто бы мне поверил?

Доказать, что я действительно не лгу, — значит, провести остаток дней под колпаком в каком-нибудь закрытом НИИ министерства внутренних дел.

Так и так на мне висела мокруха, в лучшем случае убийство по неосторожности.

А вообще-то в моих рассказах никто не нуждался, от меня ждали только признания. И, естественно, указаний, где тело. Но откуда мне знать, где оно, бедное крохотное тельце моей любимой?

Поэтому на все вопросы я отвечал обреченным молчанием, лишь укрепляя следователя в убеждении, что он имеет дело с настоящим тупым маньяком.

Нет, меня не били на допросах, считая, видимо, это излишним или преждевременным: должно быть, я был похож на раскаявшегося грешника, который постепенно дозревает и сам вот-вот расколется.

— Устроить тебе очную ставку с отцом Нины Георгиевны? — спросил следователь.

— Спасибо, не надо, — ответил я.

Ответ мой привел допытчика в ярость.

— Жить, значит, хочется! Ах ты, гниль человеческая. А вот возьму да и сделаю очную ставку. Полковник прямо рвется с тобой побеседовать. Дайте, говорит, я хоть яйцы ему вырву, глаза повыдавливаю и выпущу кишки, а всем остальным пускай занимается правосудие. Как тебе нравится такая перспектива?

Что я мог на это сказать? Вопрос являлся чисто риторическим и ответа не требовал.

— Будь моя воля, — продолжал следователь, — я бы таких, как ты, отдавал родственникам жертв на разборку. Пусть на части раздирают, усыновляют, кастрируют, делают что угодно. То-то была бы лафа. И смертную казнь можно было бы отменить, и осиротевшим людям хоть какое-то развлечение. Согласен ты со мной или нет?

Я молчал.

— Ну, будешь говорить, куда тело заховал?

Я безмолвствовал.

— Ах, вот, значит, как! — рассвирепел мой мучитель. — Безумству храбрых поем мы песню. Хорошо, профессор, я доставлю вам удовольствие увидеть, что мир состоит не только из университетских аудиторий. Мы вас, знаете ли, посадим в общую камеру: там таких, как вы, топят в параше либо забивают ногами насмерть.

30

И меня отвели в просторную, как школьный класс, комнату, где на каждый квадратный метр приходилось полтора арестанта.

Вы не задумывались, совместимы ли холод и духота?

Так вот, они совместимы.

— Принимайте сексманьяка! — крикнул мой сопровождающий и втолкнул меня в туманную смердевшую кислыми тряпками тесноту.

Камера недовольно загудела:

— Куда еще-то одного? И так по очереди спим! Маньяков держат в одиночках!

Из сумрака ко мне подошел тощий маленький мужичок.

— Ну, что, золотой-яхонтовый? — спросил, ерничая и кривляясь. — Кого насилуем, кого убиваем?

— Никого, — ответил я. — Честное слово.

Мужичок заглянул снизу вверх мне в лицо, постоял, склонив к плечу голову, потом повернулся, обвел сокамерников взглядом и внятно сказал:

— Чтоб никто пальцем его не тронул.

И вернулся на свое место.

31

В ту же ночь я ушел.

Вряд ли все сорок пять человек спали: лежачих мест действительно не хватало. Кто подремывал сидя на корточках, кто стоял, прислонившись спиною к стене.

На глазах у неспящих я дисминуизировался, перелез металлический порожек и через просторную щель вышел в коридор. Народ безмолвствовал: никто из арестантов даже не охнул.

Но покинуть камеру — это только полдела, надо еще выйти за пределы СИЗО.

Поверьте, это было непросто.

Охрана спохватилась утром, когда я отшагал первые десять тысяч шагов по бугристому бетонному полу, среди множества окурков и прочей тюремной дряни.