О, какая поднялась суета: беготня, крики, клацанье затворов. Меня чуть не затоптали в коридоре. Хорошо, что там были щелястые плинтуса.
Пустили собаку, она побежала прямо ко мне, клацая когтями, тыкаясь в плинтус слюнявым носом.
Третья собака из сказки «Огниво». Пасть — пещера сталактитов, зловонное дыхание, желтые глаза, каждый с театральную люстру, и этот жуткий ноздреватый язык.
Я представил, что будет, если она меня просто слизнет, и забился в свою щель как можно глубже.
Но тут собака отпрянула, присела на задние лапы, заскулила и завертелась волчком.
Собаковод дал псине пинка («Ты что, Мухтар, взбесился? Вперед, тебе говорят!») и буквально силой поволок к выходу.
Мухтар бежал, поджав хвост, оглядываясь и по-щенячьи визжа.
Эти люди искали меня на улице, они просто не предполагали, что до выхода мне шагать и шагать. Потом спускаться по ступенькам, общим числом двенадцать, каждая — отвесная скала высотою с многоэтажный дом, а я ведь не альпинист.
А потом еще по двору, по грязному слегка подмерзшему снегу. Пешая прогулка по ледяным торосам северной Аляски в сравнении с этим моим походом показалась бы приятным развлечением.
Я шел на волю целый день.
Только к вечеру в темном углу за мусорными баками я вернулся в нормальные размеры — и обнаружил себя в подворотне соседнего дома, в том же квартале.
На квартиру свою возвращаться мне было нельзя, на работе появляться тоже.
Ко всему прочему, у меня с собой не было решительно никаких документов и денег. Да что там деньги: отобрали часы и даже брючный ремень.
Между тем мне срочно нужно было обновить одежду и изменить внешность: сбрить усы, например (я со студенческих лет ради поддержания своей репутации носил циничные усы и наглые бакенбарды).
Вот в таких обстоятельствах той же ночью я и совершил свою первую магазинную кражу.
Выбрав одноэтажный универмаг (именно одноэтажный, памятуя о мучительных тюремных ступеньках), я проник в торговый зал, подобрал себе полный прикид, теплую куртку, электробритву, тут же и побрился.
В кассе кафетерия нашел немного денег. Перекусывать, однако, там не стал, хоть и очень хотелось: интуиция подсказывала мне, что это было бы серьезной ошибкой.
Делал я всё это машинально, сам порою удивляясь криминальной логике собственных действий.
Старый свой костюм, к примеру, я дисминуизировал и спустил в унитаз кафетерия.
То же самое проделал с некоторым количеством товара — джинсовой одежды, дорогих костюмов и обуви: необходимо было создать впечатление, что здесь работали по-крупному, а не просто переодевались.
Среди груды ковров я позволил себе поспать — естественно, держа под боком будильник из часового отдела.
Который потом поставил на место.
Разбудили меня, однако, не часы, а охранники.
Ни с того, ни с сего тройка амбалов в пятнистых комбинезонах с короткоствольными автоматами наперевес вошла в центральный вестибюль.
Постояли, поводя стволами направо-налево, потом кто-то из них громко пёрнул, и, засмеявшись, они ушли.
Минут через десять один вернулся и, рыская, пробежал по главному залу. Развернулся, схватил пару носков и тоже ушел.
На рассвете я покинул гостеприимный универмаг и влился в миллионную армию ходоков по столице.
Мне, собственно, теперь ничто не угрожало — кроме неожиданной проверки документов в метро.
Вот почему я предпочитал перемещаться либо пешим ходом, либо на автобусах и троллейбусах. Благо билетная книжечка чудом сохранилась.
Вы спросите: а куда я, собственно, перемещался? Да и зачем? Не потеряла ли жизнь моя всякий смысл после утраты великой любви, доброго имени, службы, семьи и жилья?
Я отвечу так: даже пни продолжают жить, господа.
Все датчики моей связи с социальной средой были отключены либо просто оборваны, кроме одного: во мне пульсировало чувство огромной, непоправимой вины.
Я обязан был как-то искупить эту вину, сделать что-то особое, доброе — в память о своей любимой.
Увековечить ее горькую память.
Применить свой погибельный для Ниночки дар на какое-то большое и хорошее дело.
Чем конкретно увековечить, как применить — я не знал и даже не думал: просто жил механически в ожидании, когда нужную мысль подскажет сама текущая жизнь.
После долгих блужданий по городу я выбрал себе базовый район обитания: возле станции метро «Бауманская» поселился в подъезде девятиэтажного дома — среди таких же, как я, беспаспортных бомжей.
Все лестничные площадки этого дома были загажены и завалены тряпичными бомжовыми гнездами.
Жильцы по лестнице ходить брезговали и боялись, ездили на лифтах, а когда оба лифта выходили из строя — сидели дома и обзванивали ремонтников.
Надо сказать, что бездомные приняли меня как своего: выделили угол на площадке пятого этажа, подстилку из старого ватника, угостили водкой, поделились едой.
Был там старичок-аккордеонист (по его словам, отец знаменитой эстрадной артистки), ночевал дезертир из стройбата, еще бывший директор дома культуры (так, по крайней мере, он говорил), двое беспризорных подростков, провинциальный журналист.
Питались чем попало, доходило и до помоек, но у меня уже через пару дней проблем с питанием не было.
Равно как и с одеждой, и с деньгами, и с горячей ванной, о которой мечтает любой, даже самый заскорузлый бомж.
Да и ночевал я на площадке лишь изредка, чтобы не порывать, как говорится, связь со своим теперешним классом.