Поэтому я попросил ее никому обо мне не рассказывать.
— Даже моему президенту? — спросила она, и я категорически ответил, что Игорек не исключение.
Лариса обещала, но, увы, не сдержала слова.
Глупенькая и ленивая особа, Лариса просыпалась не раньше двенадцати, пила ванильный кофе, принимала душ и садилась к зеркалу рисовать себе кукольное личико, каковое занятие продолжалось у нее до четырех часов дня, с перерывами на ванильный кофе и на телефонную болтовню с подругами.
Затем — выезд на боди-бильдинг, в солярий или в бассейн, это давало мне возможность съесть что-нибудь посущественнее, чем шоколадные крошки, уничтожить исписанные странички из блокнота и справить естественные надобности: не мог же я, простите, гадить на трюмо.
Лариска об этом как-то не задумывалась.
Бриться мне приходилось дамской бритвой для удаления волос. Мука это, доложу вам, адская.
По возвращении Лариса играла со мной в прятки (я прятался, а она искала), потом садилась за вечерний макияж, переодевалась и ждала вечерних сигналов от Игорька.
В ту неделю Игорек появился лишь однажды — в компании однокашников по институту, сплошь президентов и генеральных директоров. Устроили мальчишник и пьянствовали до утра.
Никаких купеческих безобразий не было: сидели в гостиной, хлестали родимую и, точно дворня допотопных времен, с умилением вспоминали о том, как куражились над людьми былые властители России.
А в промежутках между историческими анекдотами пели советские песни: «Забота у нас простая..». и эту, как ее: «Ты, конек вороной, передай дорогой, что я честно погиб за рабочих».
Лариса несколько раз заходила в спальню пьяненькая и слёзно упрашивала меня:
— Гулливерчик, миленький, ну можно я тебя покажу? Ну, не будь вреднючкой гадким, пожалуйста!
Я писал в ответ: «Только попробуй, спрячусь так, что ты меня больше никогда не увидишь».
Скажу не без удовольствия: эта угроза действовала.
В сущности, Лариса была одинокая и очень несчастная девчонка, без меня она просто умирала с тоски.
Время от времени она начинала допытываться, откуда я, собственно, взялся.
Я написал ей целую историю о далеком цветущем крае, где все такие, как я. В географии Лариса была не сильна, и я разместил свою историческую родину в Южной Америке, в Восточной Республике Буругвай.
Что-то вроде страны эльфов, откуда меня вывезли против воли, продали в рабство через ГУМ, а потом потеряли на улице.
— И всё там маленькое, в твоем Буругвае? — спрашивала Лариса. — И дома, и машины, и магазины?
«Конечно, — писал я крупными печатными буквами. — Иначе где бы я купил свой хорошенький костюмчик?»
Лариса поверила в эту сказку, даже полюбила ее и часто со вздохом говорила, что хотела бы в моей стране побывать.
Я охотно обещал ей выхлопотать визу.
Вот так прошла блаженная неделя.
От обильной шоколадной подпитки я слегка раздобрел.
И, конечно же, весь пропах косметикой.
Эта идиллия меня расслабила, я всё тянул со своим уходом — и в конце концов упустил время, когда мог бы беспрепятственно улизнуть.
В один прекрасный день, когда Лариса уехала на боди-бильдинг, я устроил себе маленькую постирушку, для чего мне, естественно, пришлось задержаться в нормальных размерах.
И только я успел развесить на горячей трубе в ванной рубашку, майку и трусы, как вдруг послышался звук открываемой двери.
Решив, что это вернулась моя хозяйка, я похватал свое мокрое бельишко, помчался в будуар, забрался на трюмо, дисминуизировался, спрятался за флакон туалетной воды и стал поспешно одеваться.
Игорек вошел, мрачно сел на постель, закурил и, глядя на трюмо, сказал:
— Вижу я тебя, Гулливер. Выходи, подлый трус, будем знакомиться.
Я понял, что меня выдали, и счел за благо предстать перед президентом в полнометражном, так сказать, виде.
Нет, сперва я подумал, что благоразумнее было бы продолжать играть в Гулливера, но тут же сообразил, что Игорек наверняка видел мои мокрые следы на полу.
Надо отдать президенту должное: когда с трюмо посыпались банки-склянки и я возник буквально из ничего, в незастегнутой рубахе и наброшенном на плечи пиджаке, Игорек отпрянул, но быстро собой овладел.
— И ты хочешь сказать, — спросил он, — что Лариска никогда тебя в полной форме не видела?
Я клятвенно заверил президента, что был для его содержанки лишь фигуркой у зеркала и ничем больше.
— Ну, допустим, допустим, — хмыкнул Игорек. — А ты знаешь, что о тебе вся Москва говорит? Только и слышно кругом: банда лилипутов, банда лилипутов.
Меня это очень расстроило: популярности я не искал.
— Говорят, ты со своей сообщницей кассы стрижешь, как садовник кусты.
Я возразил, что, во-первых, у меня нет никакой сообщницы, а во-вторых — на грабеж ходил только раз, и то поневоле.
— Ну, и много взял? — поинтересовался Игорек.
— Ни копья. Всё отобрали.
И на этот раз президент мне не поверил.
— Ладно, дело прошлое, — сказал он, подумав. — Тебе надо полежать на дне, пока вся эта муть не осядет. Человек с твоими способностями не должен тратить себя на мелочовку.
Слова эти пролили бальзам на мое израненное сердце. В первый раз после гибели Ниночки о моих способностях было сказано доброе, хоть и скуповатое слово.
— Значит, так, — инструктировал меня Игорек. — Нос из окна не высовываешь, на звонки — ни дверные, ни телефонные — не реагируешь. Всё, что нужно, тебе будут доставлять. Поживешь месяца два, после что-нибудь придумаем. Устраивает тебя такой расклад?