Похождения нелегала - Страница 46

Выбрасываю тюбик из-под зубной пасты, выжатый до конца, а подружка моя ужасается: как можно? Его надо взрезать ножничками, хватит еще на неделю.

Ополаскиваю чашечки после мороженого — она прибегает на кухню вся в тревоге:

— Анатолий, ты много расходуешь воды!

Я понимал, что Керстин не виновата. Ей с детства вбивали в голову, что бережливость — это высшая добродетель.

К Рождеству я подарил подруге фаянсовую хрюшку-копилку, на боку которой по моему заказу было написано:

«Прима шпарен унд штербен».

В смысле «Славно — жить экономя и помереть».

Приемщица в мастерской три раза меня переспросила, а потом потребовала, чтобы я написал это на бумажке собственной рукой.

Не потому, что ей не понравился мой немецкий язык: нет, она желала иметь документальное подтверждение, что я хочу именно эту гравировку, а не какую-нибудь другую.

И Керстин мою шутку тоже не поняла.

Посмотрела на надпись безмятежными голубыми глазами, поцеловала меня — и заговорила о другом.

92

Наконец, устав от безденежной иждивенческой жизни, я решил подыскать себе какую-нибудь работу. Черную, естественно: в смысле, без официального оформления.

Вопреки моему ожиданию, Керстин в этом плане не нашла ничего предосудительного:

— Ты же не сидишь на шее у немецкого государства. И что у тебя нет официального разрешения на работу — это не твоя вина. Все так делают. Главное — не зашухариться.

Иными словами, я получил от своей подруги индульгенцию на правонарушение, остановка была только за работой.

Впрочем, это легко сказать: «Остановка за работой».

Я бы не побрезговал мыть посуду в кафе или пивнушке, но на этом поприще подвизаются студенты и школьники.

На бензоколонках охотнее берут турок или поляков. Такая сложилась традиция.

Убирать квартиры я не годился: это женская работа.

Стричь газоны и зеленые изгороди? Епархия бывших деревенских жителей — поздних переселенцев.

Разносить газеты? На эту работу охотно идут столичные интеллектуалы с непризнанными дипломами — еврейские контингентные беженцы из Москвы, Риги и Петербурга. Пошел бы и я, но почта оформляет не по-черному, а строго официально.

После долгих пристрелок я нашел наконец подходящее для физика-теоретика дело — ремонт крыш.

Собственно, я его не искал, оно мне само подвернулось.

Стоял на улице и смотрел, как ремонтируют дом. Дивной красоты зрелище: легкие алюминиевые леса, такие же блестящие лесенки, а мостки из ярко-красных досок. Полкрыши окутано белой вуалью: там как раз и укладывали черепицу.

Пока я любовался, подошел пожилой человек, хорошо одетый, с красивой сединой, улыбнулся фарфоровыми зубами:

— Хочешь поработать?

Я ответил утвердительно.

— Иностранец? Откуда?

— Из Казахстана.

— А, поздний переселенец. Что, в роду твоем на самом деле были немцы — или только овчарка немецкая? — спросил он — и, не дожидаясь ответа, хлопнул меня по плечу и со вкусом расхохотался.

Старик очень торопился сказать эти слова. Видно, долго носил их в себе — и случай наконец подвернулся.

— На социале сидишь? — поинтересовался он, отсмеявшись.

В смысле: «Получаешь пособие от собеса?»

Причастность к социалу я категорически отверг, чему хозяин не очень-то поверил.

— Ладно, приходи завтра, — сказал он. — Двенадцать марок в час, больше не обещаю.

Когда я рассказал о немецкой овчарке своей подруге, она возмутилась:

— Бывают же мрази! Но ты тоже хорош: почему стерпел? Он хорошо подставился. Ты должен был… как это по-русски? Дем хэттест ду ин ди фрессе шлаген золлен, дамит эр кайнен шайс мер лаберт… А, вспомнила: надо было вмазать ему по ебальнику, чтоб не пиздил. И потребовать через суд компенсации за моральный ущерб.

93

Так я влился в ряды черного германского пролетариата.

Кровельщиком меня, разумеется, не назначили: кровельщик у хозяина был. Подмастерьем или там учеником я тоже не стал: в учениках кровельщик не нуждался.

Я стал подавалой, подносчиком, разнорабочим. Делал что скажут и мысленно подсчитывал заработки: восемь часов в день, сорок в неделю, по двенадцать марок — четыреста восемьдесят, почти две тысячи в месяц — ничего, жить можно.

Но работал я недолго, всего три недели.

В один прекрасный день чуть не сорвался со стремянки. Ногу подвернул, щиколотка распухла.

Кровельщик очень мне сочувствовал.

А наутро, когда я приковылял на работу, на моем месте уже трудился другой подавала.

— Хозяин просил передать, что платить за тебя больницам не станет, — так сказал мне кровельщик.

Нисколько не конфузясь, что это он же меня и заложил.

А когда я заикнулся насчет заработанных денег, кровельщик очень удивился:

— Разве это я тебя нанимал?

Погулял я по кварталу, дождался хозяина.

Завидев меня, старик сделался весь красный. Но опять же не от стыда, а от возмущения.

— Какие еще деньги? — заорал он. — Деньги ты от социала получаешь, от германского государства. Вот сейчас полицию вызову! Шварцарбайтер проклятый.

И ушел я несолоно хлебавши.

Подруге своей я не стал об этом рассказывать.

Ее юридические советы мне не вполне подходили.

94

Это был, конечно, положительный опыт: теперь я знал, как в Германии работу искать и чего можно ждать от хозяев.

На следующий день я стал ходить от стройки к стройке и внаглую предлагать свои услуги.

С третьей попытки меня взяли. На сей раз обещали десять марок в час, но зато ежедневно. За ночную работу (стройка была срочная) — пятнадцать марок.