На пороге стоял Огибахин.
В первую минуту я его не узнал и даже испугался. Анатолий Борисович вновь отпустил наглые бакенбарды и циничные, как у сутенера, усы шнурком. Ни дать, ни взять наемный убивец, и, кстати, очень теперь похожий на того неандертальца, портрет которого полицейские компьютеры составили на основе свидетельских показаний.
При всем при том вид у Анатолия Борисовича был измученный. Должно быть, всю эту неделю он, как загнанный тропический диктатор, метался по стране, спасаясь от слежки — в общем-то, воображаемой, поскольку газетная шумиха на тему русского следа в похищении Ройтберга давно уже пошла на спад: полиция села на хвост подлинных гангстеров.
— Я, собственно, только папку забрать, — сухо сказал Огиба-хин.
Эти слова были произнесены по инерции: за моей спиной он уже увидел свою рукопись, открытую на последней странице, и в глазах его появился тоскливый авторский блеск.
Я поспешил пролить бальзам на его истерзанную душу.
— Вы перескромничали, Анатолий Борисович, у вас хороший слог. Я получил истинное наслаждение.
Много ли нужно человеку? Огибахин радостно застыдился и даже слегка порозовел.
— В самом деле? — спросил он, желая, видимо, продлить удовольствие. — Вы мне льстите.
— Отнюдь. Глава о решении банной проблемы — это вообще почти Зощенко. Будь у меня журнал, а не газета — я предложил бы напечатать ваши заметки с незначительной правкой. Пройдемте в более удобное помещение, поговорим.
Мы расположились в приемной. Огибахин рассчитывал услышать еще какие-нибудь комплименты в свой адрес, но у меня железное правило: авторов не захваливать.
— Что с вашей сотрудницей? — совсем уже по-свойски спросил Огибахин. — У нее такой вид, как будто она собирается выдать меня полицаям.
— Это исключено, — успокоил я своего гостя. — Просто сегодня не лучший ее день, с девушками это бывает. Но не будем отвлекаться и сразу перейдем к делу. Рекомендовать вас немецким фирмам мы не можем — по причинам, которые слишком долго излагать. Что же касается «Парка Германия», то мнение мое таково: здесь не найдется ни одного здравомыслящего политика, который согласился бы участвовать в подобном эксперименте над живыми людьми. Ваши, как вы их называете, записки завершаются вопросом: дороги ли мне интересы родины? Отвечу утвердительно: да, дороги. Именно поэтому я настоятельно рекомендую вам вернуться в Россию. Где родился — там и пригодился. Надеюсь, в России вы найдете достойное применение своим способностям.
— Найду, конечно: на лесоповале, — упавшим голосом промолвил Анатолий Борисович.
— Ну, зачем так мрачно? Фирмы, обрабатывающие алмазы, у нас тоже имеются.
— Да, но на мне мокруха! — воскликнул Огибахин тонким жалобным голосом младенца, которому забыли сменить подгузники. — А смертная казнь в России пока еще не отменена.
— Кстати, о мокрухе, — сказал я. — Телефон Ниночки у вас записан? Или просто выжжен на внутренней поверхности вашей черепной крышки?
— Я его помню наизусть, — с достоинством ответил Огиба-хин. — Но при чем тут Ниночка?
— Позвоните ей, пожалуйста, очень вас прошу.
— Вы с ума сошли, — сказал Огибахин, побледнев, и спрятал руки в карманы. — Шутки на эту тему считаю неуместными.
— А вы позвоните, — настаивал я. — Код ноль-ноль-семь, ноль-девять-пять. Услышите много интересного.
Я предполагал, что Огибахин будет долго артачиться.
Но, видимо, какие-то соображения на эту тему у него в голове тоже брезжили, потому что, поколебавшись, он сел к телефонной тумбочке и поднял трубку.
— Странно всё как-то, — пробормотал мой гость, набирая номер. Видно было, что ему это стоит труда: на лбу у него выступили крупные капли пота. — А, собственно, кого спрашивать?
— Что значит «кого»? — стоя над ним, сурово спросил я. — Кому звоните, того и зовите.
Запрокинув лицо, Огибахин смотрел на меня снизу вверх бессмысленными глазами, как утопающий, который погружается в холодную пучину и в последний раз видит стоящих на твердом берегу людей.
— Да нет, — пробормотал он, — абсурд какой-то…
Тут в трубке послышались долгие гудки, и Огибахин, дернувшись, неживым голосом сказал:
— Добрый вечер, позовите, пожалуйста, Нину Георгиевну. Кто ее спрашивает? Сослуживец.
Последовала долгая пауза.
— Зовут, — прошептал мой гость с непередаваемым выражением страдальческого изумления.
— Алло, кто это? — сдавленным голосом сказал он. — Ниночка, это ты?
Признаюсь, мурашки пробежали у меня по спине, хотя именно на такой эффект я и рассчитывал.
— Ниночка… — с горечью повторил Огибахин. — Ты меня узнаешь? Это я, Анатолий… Нет, я в Германии. Где я пропадал? И ты меня об этом спрашиваешь?
Из-под очков его по примятой телефонною трубкой щеке прокатилась слеза.
— Ниночка, Ниночка… — пролепетал он. — Ниночка, как же так? Зачем ты со мной это сделала?
Я не счел возможным присутствовать при столь трудном разговоре и направился в бюро, где в одиночестве маялась Лизавета.
Мое появление застало девушку врасплох: она держала в руке трубку спаренного телефона.
— Ай-яй-яй, — сказал я.
— Виталий Витальевич, — запальчиво проговорила Лизавета, — вы этого типа одного там оставили. Мало ли что он наговорит по редакционному телефону. Все-таки посторонний человек.
— Он по моей просьбе звонит, — сказал я, садясь за журнальный столик. — Не надо ему мешать.
— Куда звонит?
— В Москву.
— В Москву? — Лицо Лизаветы вспыхнуло от жгучего любопытства. — Так он же в розыске! Его засекут!