И вот тайная мечта моя осуществилась столь неожиданно и столь прихотливо.
Меня не испугало это открытие: по наивности своей я полагал, что остальные тоже умеют так делать, только предпочитают об этом не рассказывать — как и о многих других интимных вещах.
Несколько раз я заговаривал об этом с матерью.
— Ма, а ты, когда маленькая, не боишься?
Или так:
— А вчера, когда я маленький был, меня чуть паук не сцапал. Честное слово.
Но мать, как мне казалось, прикидывалась, что не понимает меня, и со странной поспешностью, делая холстинное лицо, переводила разговор на другую тему.
Наконец я решил, что говорить об этом вообще неприлично, тем более что я производил свои первые эксперименты в ванной, во время купания, где многие, если не все, оставшись наедине с собой, ведут себя не вполне нормально: поют, разговаривают, проводят загадочные опыты.
Мой одноклассник, к примеру, забирался в ванну с коробкой спичек: пускал из-под воды пузыри дурного воздуха и пытался эти пузыри поджигать.
Правда, он всем об этом рассказывал и уверял, что пузыри взрываются с оглушительным грохотом.
Что было чистой воды враньем.
Я же просто гримасничал перед зеркалом: так было в первый раз, когда я, дурачась, напрягся (теперь, после тысяч опытов, я доподлинно знаю, каким именно образом) — и вдруг почувствовал, что стремительно уменьшаюсь.
Лишь позднее, уже в студенческие годы, осмыслив физическую природу явления, я осознал, какой смертельной опасности подвергался: мне повезло, что я остановил дисминуизацию до полного коллапса — то есть, до превращения моей массы в точку, где волевой импульс уже невозможен.
О, это было увлекательное занятие — дисминуизация в горячей ванной: я устраивал себе океанские купания и качался на зеленых волнах над бездонными хвойными глубинами, распевая комариные песни, которых никто не слышал.
Ванная была безопасным, почти лабораторным местом для подобных экспериментов.
Правда, однажды я не проследил, задвинута ли защелка, и в ванную вошла моя матушка. Была она подслеповата, решила, что я уже кончил намываться, и, не долго думая, сунула в воду свою громадную огненно-красную руку и вытащила затычку.
Почувствовав, что вода уходит, я ополоумел от страха, мне показалось, что меня тянет на дно, в осклизлую воронку канализационной трубы… хотя всё было не так трагично: я плавал, как соринка, на поверхности и медленно опускался вместе с уровнем воды, так что у меня еще была уйма времени.
Но я не выдержал — и возвратился так поспешно, что до полусмерти напугал свою бедную матушку.
Помните фильм о десяти негритятах? Из воды вдруг выскакивает здоровенный чернокожий, и в зале кое-кого хватает кондрашка.
У мамы чуть не случился разрыв сердца, и после она долго на меня сердилась: мне ведь пришлось говорить, что я просто хотел над ней подшутить и специально спрятался за занавеской.
Тогда-то я и сделал окончательный вывод, что у нее никакого дара нет и что делиться с нею этим опытом опасно: вообразит, чего доброго, что это у меня такая болезнь.
А про паука я не выдумал. Как-то раз во время купания, качаясь с закрытыми глазами на горячих волнах, я почувствовал, что сверху на меня кто-то пристально смотрит. Я открыл глаза и увидел, что с потолка на длинной скрипучей сверкающей проволоке спускается нечто широкое, разлапистое, черное размером с боевой вертолет.
Зверь целился прямехонько на меня. Мохнатые его лапы не шевелились, они были агрессивно напряжены для последнего броска.
Видимо, он долго наблюдал за мною исподтишка — и наконец решил, что такая добыча ему по зубам.
Я так понимаю, что он бы со мною справился — если бы я прозевал критический момент возвращения в себя.
Трудно даже вообразить, что подумала бы моя бедная мама, не найдя меня в запертой ванной.
Мысль о каком-то применении моего дара тогда просто не приходила мне в голову.
Играть в прятки? Грабить ларьки? Выступать в цирке? Все эти возможности я решительно отвергал по одной простой и деликатной причине: я долго считал, что не могу дисминуизироваться одетым.
Меня постоянно мучил кошмар непроизвольной дисминуизации: вот я сижу за партой в классе, нечаянно напрягаюсь — и на моем месте оказывается пустая школьная форма, а сам я голый и ничтожный барахтаюсь где-то внутри.
То-то будет потеха для всего класса.
А если такое случится на улице, среди сотен огромных мерно шагающих болванов?
И что характерно: чем больше я об этом думал, тем вероятнее становилась эта возможность. Часто мы инстинктивно желаем сделать именно то, чего панически боимся.
И, спеша поутру в школу, я боролся с этим гибельным инстинктом, в ритм шагов упрашивая себя вполголоса: «Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо этого делать..».
Постоянная тревога и сознание своей исключительности превратили меня в нелюдимого и стеснительного человека.
И даже когда я научился делать то, что умею сейчас, понимание того, что я не такой, как все, очень мешало мне жить.
Помню, сколь неожиданным было для меня открытие феномена контактной дисминуизации.
К окончанию восьмого класса мама подарила мне часы — настоящие взрослые часы на металлическом браслете. Я очень гордился этой обновкой, берег ее — и огорчился, когда во время океанского купания обнаружил, что часы остались у меня на руке.
Огорчился — а затем, естественно, крепко задумался.
Это маленькое происшествие ознаменовало начало целой серии экспериментов с предметами одежды и с разнообразными мелкими вещами.